Антисемитизм Канта

И.Кант – основоположник немецкой классической философии

22 апреля 1724 г. в лютеранской семье шорника Иоганна Канта в Кенигсберге родился четвертый ребенок, которому дали имя Иммануил. Несмотря на хилое телосложение и слабое здоровье, чрезмерную застенчивость и забывчивость, мальчик учился охотно, был честен и пользовался уважением сверстников. На выпускных экзаменах в 1740 г. он свободно читал Библию на иврите и по-гречески, вел беседы на латыни и по-французски, сочинял и декламировал стихи по-немецки, дискутировал на теологические и философские темы, легко решал задачи по математике и логике.  

В ту эпоху философы в центр познания ставили внешний мир, который действует на органы чувств человека, вызывая в нем ощущения и восприятия отдельных предметов, а с помощью мышления человек превращает эти чувственные данные в теоретические знания. При этом познание рассматривалось как пассивное зеркальное отражение объекта в сознании субъекта, а логическое (рациональное) знание либо целиком отрывалось от чувственного (сенсорного), либо по своему содержанию полностью сводилось к нему. И хотя просветители верили в могущество разума и его способность познавать и совершенствовать мир, они так и не смогли объяснить решающей творческой роли человека в этом процессе.
 
Познание рождается в союзе рассудка и чувства при сохранении коренного различия между ними. Рассудок мыслит понятиями и суждениями, упорядочивая, систематизируя чувственное содержание, но именно поэтому он всегда ограничен. А высшей формой мышления является «чистый разум», который стремится выйти на уровень безусловного, абсолютного и бесконечного посредством абстрактных идей Бога, мира, души, свободы. В связи с этим Кант критикует теологию, космологию, психологию, этику, выявляя в них противоречия разума (антиномии), разрешаемые с помощью субъективной диалектики. Однако он  полагает, что ни в опыте, ни в теории невозможно обосновать реальность Бога, бесконечность мира, бессмертие души и необходимость добра, а следовательно, здесь разум должен в чем-то уступить место вере.   
 
«Моральный закон во мне»
 
Кант полагает, что творцом и субъектом морали является не общество, а личность, которая должна быть его центром. Творить добро вопреки всему – моральный долг каждого из нас, и нет ничего, что возвышало бы нас над собой, кроме долга. «Должен, следовательно, можешь!» — таков девиз Канта, выражающий веру в разум и волю личности, ее способность к моральному прогрессу.
 
Был ли Кант антисемитом?
 Этот вопрос не раз возникал в связи с якобы отрицательными высказываниями философа о евреях в частных беседах. Однако в его сочинениях нет ни малейшего повода для подобного допущения. У него не было никаких предубеждений к любым этническим и религиозным общностям, в том числе к евреям. Более того, Кант не раз выступал против юдофобских предрассудков и одну из главных задач Просвещения видел в том, чтобы способствовать эмансипации евреев при сохранении их идентичности, помочь им выйти из гетто, уравнять их в правах с христианами, но не путем обращения их в христианство. В этом, как и во многом другом, Кант единодушен с Мозесом Мендельсоном, с которым его связывали многолетняя переписка, встречи, сотрудничество и взаимоуважение. У себя в Кенигсберге он постоянно доброжелательно общался с образованными евреями, одобрял либеральные стремления руководителей местной иудейской общины, оказывал существенную поддержку еврейским студентам в своем университете. В значительной мере благодаря ему евреев здесь раньше, чем в других университетах, стали принимать не только на медицинский факультет, но также на юридический и философский. Когда студенту-медику Соломону Зелиго было отказано в финансовой помощи для учебы, академический сенат по инициативе Канта помог ему. Будучи деканом, Кант настойчиво рекомендовал в качестве преподавателя восточных языков при теологическом факультете талантливого выпускника Исаака Эйхеля, ставшего впоследствии присяжным переводчиком и руководителем еврейской школы в Берлине. В свою очередь, евреи-студенты видели в любимом профессоре своего духовного наставника и по различным  торжественным поводам сочиняли в его честь хвалебные оды, вручали ему письменные благодарности и памятные медали.
 
Примечательно, что среди первых почитателей учения Канта наиболее преданными были берлинские просвещенные евреи. Маркус Герц, практикующий врач, активно отстаивал и развивал его философские идеи, Соломон Маймон и Лазарус Бендавид широко популяризовали его произведения, а Франц Розенцвейг впоследствии подчеркнул: «в какой мере мы духовно являемся евреями, зависело от того, способны ли мы быть кантианцами». Вряд ли бы все они с таким уважением относились к основателю одного из ведущих направлений в философии нового времени, если бы он пользовался репутацией антисемита.
 
Кантианцы и неокантианцы в разных странах пропагандировали, критиковали и развивали учение великого немецкого философа. С 1896 г. в Германии издается журнал „Kant-Studien“, а в 1904 г. создано «Кантовское общество», разогнанное нацистами и возрожденное в 1947 г. 

                                              ***

ИСТОРИЯ АНТИСЕМИТИЗМА
Немецкая философия и евреи

Мозес Мендельсон завершает эру докантианской немецкой философии. С его смертью в 1786 году, казалось, изменилась эпоха. Германия освободилась от иностранных влияний, в стране кипела необыкновенно активная интеллектуальная деятельность, проявлявшая свою самобытность во всех сферах. 

Но это уже была совсем иная эпоха, чем та, когда Лессинг выступал в защиту евреев. Все происходит таким образом, как если бы новый этап самосознания одновременно с оживлением национального чувства возбуждал по их адресу растущую враждебность. В еще большей степени, чем поэты, чем Гердер и Гете, против «избранного народа» выступили великие философы, используя для своих нападок любые средства, даже сочинения Мендельсона.

Нетрудно понять, почему это произошло. Во многих отношениях немецкая классическая философия вышла из теологии Лютера, представляя собой ее своебразный прогрессивный светский вариант. Мы видели, как подобные процессы подготавливают почву для антиеврейской пропаганды.  Необходимо учесть и влияние специфической антисемитской традиции, культивировавшейся в немецких университетах (в первом томе нашего труда мы назвали эту традицию «форсированным антисемитизмом»), сочетавшейся с тем, что мы рискнем обозначить как выводы, логически вытекающие из учения Лютера. В результате становится ясно, почему концептуальные конструкции Канта и Гегеля местами оказались запятнаны чрезмерной антиеврейской озлобленностью.

Согласно «Религии в границах разума» Канта иудаизм даже не является религией, поскольку закон Моисея представляет собой лишь принудительное «общественное законоположение», «исключившее весь род людской из своего сообщества» и не знающее веры в загробную жизнь — Кант убежден, что без такой веры «невозможно представить никакой религии; однако иудаизм как таковой, взятый в чистом виде, не содержит совершенно никакой религиозной веры».

Целые поколения кантианцев-евреев критиковали и комментировали это положение; чтобы как-то оправдать своего кумира, они пытались объяснить это местной лютеранской традицией (Лютер и рационалистическое богословие немецкого Просвещения), или внешними влияниями (английским деизмом, последователем которого был Кант), или даже воздействием «Иерусалима» Мендельсона. Но различные внешние влияния, каково бы ни было их значение, возможно, оказались менее существенными, чем глубокая внутренняя враждебность мыслителя, выступавшего во многих своих сочинениях за эвтаназию иудаизма, что могло быть лишь метафизическим способом воскликнуть: «Смерть евреям!» Называя евреев «палестинцами» (не путать с переселёнными в Палестину арабами), Кант поносил их в «Антропологии» с крайним озлоблением;

«Палестинцы, живущие среди нас, имеют заслуженную репутацию мошенников по причине духа ростовщичества, царящего у большей их части. Конечно, странно представлять себе целый народ мошенников; но не менее странно представлять себе народ коммерсантов, связанных древним суеверием, признаваемым государством, в котором они живут, коммерсантов, не стремящихся к чести гражданина, но предпочитающих компенсировать этот недостаток возможностью обманывать народ, предоставляющий им свое покровительство, и даже друг друга.

Но народ, состоящий только из торговцев, т. е. членов общества, не занятых в производстве (например, польские евреи), не может быть ничем иным. Однако их древние законы, признаваемые нами (поскольку мы имеем некоторые общие с ними священные книги), не могут быть запрещены без того, чтобы впасть в непоследовательность, хотя главный принцип их морали в отношениях с нами: «покупатель, будь настороже!»

Венский философ Отто Вейнингер был большим специалистом на поприще метафизического антисемитизма, полагал, что этот отрывок является самым антисемитским текстом мировой литературы. Если с этим утверждением и можно спорить, то лишь потому, что мировая литература изобилует текстами такого рода, но совершенно очевидно, что Кант, подобно многим другим антисемитам, имел евреев среди своих ближайших друзей.

Так, его преданный ученик и корреспондент Маркус Герц популяризировал его философию в Берлине; Лазарус Бендавид прилагал аналогичные усилия в Вене; Соломон Маймон, по мнению самого Канта, был человеком, лучше всех постигшим его философию. Мендельсон был для Канта «самой важной личностью», так что он даже высказывал пожелание «поддерживать постоянную тесную связь с подобным человеком, имеющим столь мягкий и живой характер и столь светлую голову…»

Кант полагал, что после освобождения от пагубного «духа иудаизма» евреи смогут исправиться

Таким образом, его подход был скорее «христианским», чем «расистским»; в этой связи он даже выступал, поддерживая предложение своего ученика Бендавида, за учреждение иудео-христианской секты, основанной одновременно на Торе и Евангелиях, по-прежнему исходя из идеи эвтаназии иудаизма, что, по его мнению, провозгласит «завершение великой драмы религиозной эволюции» и наступление эры счастья для всего человечества… 

В более позднем трактате («Основные черты современной эпохи», 1804) Фихте делал самые крайние выводы из воззрений наиболее активных английских деистов, таких, как Тиндал и Морган. Отождествляя подлинное христианство с «естественной религией», Фихте находил его в чистом виде лишь у апостола Иоанна, который, как ему казалось, подвергал сомнению еврейское происхождение Иисуса.

Таким образом, впервые в истории европейской мысли возникло представление об «арийском Иисусе». Кроме того, не удовлетворившись поношением вслед за своими предшественниками Ветхого Завета, он также подверг жесткой критике значительную часть Нового Завета, особенно послания апостола Павла. Фихте писал: «Став христианином, Павел, однако, не хотел признать тщеты того, что он был евреем, поэтому обе системы должны были составить одно целое, приспособившись друг к другу». Иными словами, для Фихте первоначальное христианство оказывалось искаженным собственным апостолом-евреем.

Вскоре, в своих знаменитых «Речах к немецкой нации» (1808), ставших хартией зарождающегося пангерманизма, Фихте воскликнул: «Возникшее в Азии и ставшее полностью азиатским в результате искажений христианство, проповедовавшее бессловесное подчинение и слепую веру, уже для римлян было чем-то странным и чуждым…» Согласно Фихте, лишь немцы оказались способными собрать «зерна истины и жизни первоначального христианства».

Нацистским последователям Фихте не понадобилось существенно редактировать его тексты, чтобы показать, что он был первым пророком нацистской веры (Gottglaubigkeit) и «арийской религии», этих столпов мутной гитлеровской метафизики… 

«Все состояния, в которых пребывал еврейский народ, включая его несчастное, убогое и позорное современное состояние, являются лишь следствием и развитием изначальной судьбы — бесконечной мощи, которую он отчаянно пытался преодолеть — судьбы, которая подавляла его и будет это делать и впредь, до тех пор, пока этот народ не примирится с ней посредством духа красоты и не преодолеет ее благодаря этому примирению».

Но это примирение не будет возможным до тех пор, пока еврейский народ цепляется за закон Моисея (таким образом, мы вновь возвращаемся к ведущему положению отцов церкви); по адресу этого закона наш философ высказывает множество критических замечаний, среди которых упрек в установлении субботнего безделья достаточно характерен для этого великого трудолюбца:

«Три главных ежегодных праздника, отмечаемых, в основном, пиршествами и танцами, это самая человечная часть закона Моисея, но показательным является празднование каждого седьмого дня. Этот отдых был благом для рабов после шести дней тяжелых работ, но отводить целый день для безделья в случае свободных активных людей, вынуждать их пребывать в этот день в духовной пассивности, превратить день, посвященный Богу, в пустое время, сделать эту пустоту столь часто повторяющейся, — все это могло прийти в голову лишь законодателю народа, для которого печальное и мрачное единство является высшим благом…»

Итак, евреи — это рабы, а их закон — это закон рабов. Они не заслуживают ни малейшей жалости:

«Великая трагедия еврейского народа не похожа на греческую трагедию, она не может возбудить ни страха, ни жалости, поскольку их вызывает судьба прекрасного существа, совершившего фатальную ошибку. Трагедия евреев вызывает лишь отвращение. Судьба еврейского народа — это судьба Макбета…»

Говоря в другом месте о «вере в божественное», молодой Гегель прибегает к еще более жестким формулам:

«Разум признает только разум: они [евреи] видели в Иисусе лишь человека, назарянина, сына плотника, чьи братья и родители жили среди них; он не был никем иным, он не мог быть ничем сверх этого, он был лишь таким же, как они, но сами они чувствовали, что были ничем. Попытка Иисуса дать еврейской толпе понимание божественного не могла не провалиться, ибо вера в божественное не может существовать в грязи. Лев не может поместиться в ореховой скорлупе; бесконечный дух не найдет себе места в тайниках еврейской души…»

Землер, которого считают основателем исторической библейской критики, выступал против догматической веры, которую традиционное богословие присоединило к священным книгам евреев;

«… правильно ли думать, что раз евреи считают эти книги божественными и священными, то и все остальные народы также должны относиться к ним как к божественным, обладающим большей божественностью, чем их собственные истории и предания?»

Тем более что эти книги содержат ужасные истории, полные угроз и проклятий по адресу других народов, таких, что Б-г, любящий всех людей, никогда не мог бы быть их источником. Землера также шокировала претензия на то, что среди всех был избран этот необразованный народ, и в характерной для прогрессивного богословия немецкого Просвещения манере задавал вопрос:

«… что же будут вечно необходимы эти основы, которые хорошо известные нам своей неспособностью и необразованностью евреи, не идущие ни в какое сравнение с честными греками и римлянами, приняли под именем Священного Писания в качестве почитаемых хроник своего народа?»

Ученик Землера Шлейермакер, романтичный и светский проповедник, усердный посетитель еврейских салонов Берлина, сделал следующие выводы из трудов своего учителя:

«Уже давно иудаизм является мертвой религией, и те, кто еще собираются под этими знаменами, причитают у нетленной мумии, оплакивая ее кончину и печальную заброшенность. Я не говорю об иудаизме как о предшественнике христианства; в религиозном аспекте я отвергаю исторические сближения такого рода (…).

Какая концепция мироздания передается посредством иудаизма? Только одна, а именно система прямых и всеобщих репрессий, непосредственной реакции бесконечности на индивидуальность и конечность, порожденные ее произволом (…).

Последним плодом иудаизма, порожденным с большим трудом, была вера в Мессию… 

Это не означает, что он приписывал сыновьям Израиля моральное или интеллектуальное превосходство над другими народами; он восклицал по поводу иудео-христианского откровения:

«Почему Бог выбрал этот народ? Не по причине его совершенства. Лучшие умы могут доказывать, сколько им будет угодно, его глупость и злобность по сравнению с другими народами: разве Бог не решил проповедовать Евангелие через жалких и невежественных посредников? Кто возьмется оценивать его решение?»

Гаман также писал: «Каждый еврей для меня это чудо из чудес Провидения и Божественной воли, в большей степени, чем Ноев ковчег, жена Лота или горящий куст Моисея. Нужно пропалывать и расчищать обширное поле оскорблений, высказанных нашими невежественными Гефестами по адресу иудаизма».

Подготовлено по материалам:

Давид Шимановский, проф., д-р философии
и
ЛЕОН ПОЛЯКОВ, http://jhistory.nfurman.com 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *