Мир был болен, точней, ужасен –
Бойней, пламенем изувечен,
А по улице Розенштрассе
Шла колонна немецких женщин.

Пожилых, зрелых, даже юных,
Позабывших идей идею,
Проращённую в древних рунах:
Грех – супругою быть еврея,

Грех делить с ним ночами ложе,
А, тем паче, иметь потомство,
Ведь и ария кровь не сможет
Иудея сокрыть уродство.

Только женщины шли бесстрашно
По Берлину – родной столице,
И смотрели на них бесстрастно
Окна – серых домов глазницы.

Шли, поскольку любили жарко
Иссечённых нацизма плетью:
Карин – Хаима, Эльза – Марка
Средь вселенского лихолетья.

И они не страшились смерти,
И они не страшились наци,
Зная: в жизненной круговерти
Нет плохих и хороших наций.

А за ними стеной стояли
Дюрер, Бах и Бетховен с Гёте,
Ведь искусство сильнее стали
В каждой букве, мазке и ноте.

И бравурные стихли марши,
Надоедливы и убоги,
И рейхсфюрер, за гранью фальши,
Приказал отворить чертоги.

И мужья возвратились к жёнам –
А надолго ль, никто не знает:
Счастье ныне, как в поры оны,
Часто в дальних краях летает.

Да святится любви величье
До последнего хрипа, вздоха! –
Женщин самых родных отличье:
Всё равно, какова эпоха